Песочные часы с кукушкой - Страница 51

Клюев не знал, что и думать. С одной стороны, эти умолчания, намеки и скрытность помощника внушали тревогу, но с другой – Петруша просил пока не волноваться и подождать его возвращения… а Певцову фабрикант доверял. Вернее, силе его мышления и практичности. Настолько, что, спрятав письмо, решил пока сдержать естественный порыв помчаться тут же на Николаевскую и потребовать от подлого француза объяснений. Но Карл Поликарпович понимал, что его активность в данном вопросе может разрушить дружбу с Яковом. А ну как Петруша ошибся? Или подразумевает не страшные деяния и преступления, а просто какие-то махинации со стороны Жака?

Клюев взял себя в руки – хотя не удержался от того, чтобы пойти к дому Шварца, в надежде застать того без следующего по пятам Жака. Столкнулся с этой парочкой у самых дверей, стушевался отчего-то, будто застали его за чем-то постыдным, и даже почувствовал некое облегчение, когда Яков с сожалением, сетуя на занятость, отложил встречу «на более подходящее время».

Клюев вернулся к насущным делам – к «Сцилле», немецким инженерам и своей фабрике, которая требовала постоянной заботы. И дома было не все гладко: Настасья Львовна прихворала, несерьезно, по счастью, но надолго. За хлопотами Клюев даже подзабыл о своем «сыщике» за границей – от Петруши не было вестей, кроме коротких телеграмм «Все в порядке. Расследую дальше», и острота ситуации постепенно стала сходить на нет. Иногда Карл Поликарпович даже сомневался – а не раздувает ли он из мухи слона? Ну, числятся за Жаком какие-то темные делишки в прошлом, велика важность. Яков, хоть и был наивен во многих вопросах, в людях все ж разбирался хорошо, и не стал бы привечать, скажем, вора или, боже упаси, убийцу.

Время текло быстро и незаметно – подошел к концу январь, в ворохе дел, бумаг, ветров и штормов пролетел февраль. Наступила весна – ранняя еще, но в этих теплых местах довольно нахальная.

А к середине марта вернулся Петруша.

Клюев не ожидал появления помощника – тот не предупреждал его ни телеграммой, ни письмом. Последняя его весточка была из России, и Певцов собирался обратно во Францию.

Карл Поликарпович сидел в кабинете, занимаясь тяжелой, но приятной работой – подсчетом прибыли. Часо-чайник расходился хорошо, даже более чем. «Пожалуй, – подумал Клюев, – слова Якова о том, что „Сцилла“ будет стоять в каждом доме, не так далеки от истины. Через год так уж точно».

В дверь кабинета постучали. Клюев буднично сказал «Войдите» и не сразу поднял взгляд на посетителя. Да и когда, оторвавшись от счетов, посмотрел на вошедшего, поначалу недоуменно нахмурился. Незнакомый ему человек стоял у двери, сминая в руке шляпу. Его загар был цвета какао, длинные волосы спускались до плеч; белый костюм с гвоздикой в петлице был неуместен для визита, хотя соответствовал внешнему иноземному виду посетителя. Светлый же плащ незнакомец перебросил через другую руку, в которой держал пухлый портфель, перевязанный бечевой.

Клюев глянул на гостя мельком, опустил глаза на конторскую книгу, поставил нужную запятую и, только закрыв ее, снова посмотрел на молодого мужчину.

– Чего Вам уго… – начал он и вдруг, завидев странно блестящие глаза незнакомца, Карл Поликарпович вскочил, как молнией ударенный.

Он кинулся к Певцову, до неузнаваемости изменившемуся, сграбастал того в медвежьи объятия, заливаясь краской стыда от того, что не признал его сразу.

– Петруша! – Вскричал Клюев. – Ах, я дубина стоеросовая! А сам то! Не узнать!

Придерживая помощника за плечи, словно тот мог испариться, как видение, посланное клюевской совестью, или призрак, Карл Поликарпович отстранился, чтобы вглядеться в Петрушу. Певцов в ответ улыбнулся с неуверенной, ностальгической нежностью человека, который после долгих лет скитания вернулся, наконец, на родину – но сомневается, что та его примет в таком вот, новом обличье, потрепанного и повзрослевшего.

«Ох, морщинки-то у глаз, враз на десять лет постарел», – с жадностью рассматривая помощника, подумал Клюев. До этой минуты он не отдавал себе отчет, насколько привязан был к Петруше, волновался за него и скучал.

– Ты садись, садись… только с парохода? Чаю, может? Хотя, что это я, конечно, чаю… и борща… – засуетился Карл Поликарпович, усаживая Певцова в кресло. Затем выглянул за дверь, но, натолкнувшись, как в стену, на гул станков, кинулся к телефону, связывающему его кабинет и цеха. Набрал двойку и зычно крикнул в трубку: – Варвара! Горячий обед ко мне, срочно! Двойную порцию! И чаю!

Было время Великого Поста, потому простоту еды Клюев постарался возместить количеством.

Певцов, прижав к груди портфель, сидел и все так же смущенно улыбался. Кухарка явилась в рекордные сроки, будто стояла внизу с подносом, ожидая призыва начальства. Петруша набросился на еду, не спуская портфеля с колен, а Клюев умиленно наблюдал за помощником, подперев щеку широкой ладонью. Когда тот утолил голод и перешел к чаю, фабрикант несмело спросил:

– Ну, как ты?

– Хорошо, Карл Поликарпович, – хрипловато ответил Петруша. – Я и впрямь с парохода сразу к вам, решил домой потом заглянуть.

– Ну, ты пей, пей… не спеши, подуй.

Певцов закончил трапезу, и Клюев опять позвонил, чтобы забрали посуду, да чай обновили. Дождавшись, пока кухарка уйдет, он с надеждой посмотрел на помощника.

– Карл Поликарпович… – Петруша отставил чашку и, подвинув ее на край стола, открыл портфель и извлек толстую тетрадь со вложенными листками. – Вот, это те сведения, о которых я говорил. Только… Сначала я скажу кое-что, потом вы почитаете, и затем уж будете решать, повязать меня сразу, да отправить в лечебницу для душевнобольных, или погодить…